В Эрмитаж! - Страница 85

К оглавлению

ОНА: Насчет намерений французского короля вы не ошиблись.

ОН: Этим поступком и словами я погубил себя и свое потомство. Когда я вернусь во Францию…

ОНА: А вы не возвращайтесь. Оставайтесь здесь.

ОН: Но те, кого я люблю…

ОНА: Вы имеете в виду жену?

ОН: И ее тоже.

ОНА просматривает бумагу еще раз.

ОНА: Это послание — куда мне его девать? Что вы посоветуете?

ОН: Не люблю советовать. Но я заметил, что нынче холодно.

ОНА: Вы имеете в виду, что огонь в камине вот-вот погаснет?

ОН: Я ничего не имею в виду. Немножко меньше подозрительности, чуть-чуть больше доверия — это единственное, чего хочет подлый предатель, достойный если не четвертования, то по крайней мере виселицы.

ОНА подходит к камину и бросает королевское письмо в огонь. Бумага вспыхивает ярким веселым пламенем.

ОНА: Так вот. Можете сказать Дистроффу, что поручение вы выполнили. И передайте, что вам точно известно мое мнение по этому поводу. Передайте также, что с бумагой я поступила так, как следовало с ней поступить.

ОН: Передам, Ваше Величество.

ОНА: А знаете ли вы, что мне следует немедленно выслать вас из России?

ОН: Так поступил бы любой правитель.

ОНА: Тем не менее вы останетесь, мсье. А вот французскому послу вскоре придется покинуть Петербург. Под подушку — кажется, так вы сказали, мсье? Ну что ж. Дашкова, принесите мсье Философу стул.

Конец шестого дня

Той же ночью нашему герою, пригревшемуся в пещерном тепле постели во дворце Нарышкина, снится странный сон. Будто бы он, как заведено, пересекает Дворцовую площадь, подходит к Эрмитажу. Площадь и дворец погружены в полумрак, необычайно пусто кругом. Не мерзнут в караульных будках часовые, не томится в вестибюлях охрана. И лакеи не встречают гостей на верхних ступенях бесконечных лестниц, и не суетятся в коридорах слуги. Ничего, даже пустоту, не отражают зеркала; гулкая тишина в лестничных проемах. Он проходит по длинным, безлюдным коридорам, лишь луна освещает их. И только в одном коридоре кто-то есть. Это — Вольтер. Вот он скалит зубы в усмешке, вот, поднапрягшись, приподнимается со своего мраморного кресла. Волосы его белы, как овечья шерсть, а в глазах вспыхивают огоньки. Он сбрасывает тогу и встает, древний и обнаженный, и выкрикивает какие-то загадочные предостережения, что-то такое о турках и солнечном свете…

По стенам развешаны полотна, которые он посылал из Парижа в знак признательности великой царице. Но в каком они виде! Исцарапаны и разодраны, некоторые залиты водой, другие покрыты толстым слоем грязи. Широкий коридор уставлен статуями, неверный лунный свет заливает их. Канова потерял руку или даже обе, а иные статуи и вовсе обезглавлены. У ангелов работы Фальконе выросли дьявольские клыки. Картины древних развалин словно ожили. Из дальних коридоров доносятся грубые вопли, а где-то поблизости вдребезги разлетаются оконные стекла. Он кидается в зимний сад — но и там увяли цветы и не поют птицы. Он заглядывает в каждую приемную — никого. В одной комнате забыта на столе шахматная доска, на ней разбросаны в беспорядке фигуры. В другой — бильярд, покрытый широким серым саваном. Вот уже привычные ему покои императрицы. Но сейчас здесь не слышно болтовни. Не ждут послы и не шныряют шпионы. Не толпятся придворные и девицы на выданье. И Ее портрет над кушеткой тоже покрыт пылью.

А под портретом — Она. Лежит совершенно голая, раскинувшись в позе величественной и вальяжной, голова откинута на подушку. Груди — большие, отвисшие, необъятный императорский живот — как хороший кусок ее поросшей тундрой страны. Бесподобный образец для любителей рубенсовских пышных форм. Она окидывает его взглядом с головы до ног, и он понимает, что черный костюм философа, обычный его костюм для визитов ко двору, сегодня отсутствует. Все это время он тоже щеголял во всей своей мужской наготе.

— Опять опаздываете, мсье Библиотекарь. Сильно опаздываете, — бормочет Она.

— Прошу простить меня, — говорит Он, — на Неве туман.

— Ближе, мсье Философ, — приказывает она, — подойдите ближе. Вы, конечно, прекрасно понимаете, зачем вас сюда позвали.

— Я сомневаюсь всегда и во всем. Ваше Императорское Величество.

— Вы же знаете, что, если это не сделаете вы, это с удовольствием сделает Вольтер.

— Но ему восемьдесят лет, он истасканный старик, у него нет ни одного зуба, и всему миру известен его больной желудок! Да и мне уже шестьдесят.

— Пустое. Вы — человек без возраста. То столетний старец, то десятилетний мальчишка. Я никогда не знаю, которого из них ожидать.

— Но как же, прямо здесь, Ваше Величайшее Императорское…

— А почему бы и нет? Где же еще? Это час любви. Дворец пуст, никто не потревожит нас. Да, мсье, здесь и сейчас. Пока не набежали надоедливые послы.

— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество.

— Вы знаете, что мне следовало бы немедленно прогнать вас прочь?

— Что ж, всякий монарх вправе воспользоваться своим правом.

— Ах, скорее сюда, мсье. Я чувствую, вы принесли мне солнечный свет…

— Если вы и впрямь даете свое монаршее дозволение…

Она призывно раздвигает ноги. И он послушно укладывается между ними. И приступает к делу. На губах ее играет нежная улыбка. Столь же нежно он продвигается вперед и касается теплого центра Российской империи. Дух Франции, поначалу осторожный, разгорается в нем. Он плывет по реке меж двух извилистых берегов, он отыскивает гавань и готовится причаливать.

— Давай же, вперед, — шепчет она, обнимает его и притягивает к себе. — Ради этого вы преодолели тысячи миль.