В Эрмитаж! - Страница 143

143

Произнесены теплые слова прощания (ни слова о ночном происшествии ни с той ни с другой стороны). И вот они с Гриммом едут через голландские деревушки, мимо ветряных мельниц, через земли Австрии, Антверпен, Гент и Брюссель. Но в Брюсселе у Мельхиора вдруг обнаруживаются неотложные дела, и он пересаживает нашего героя в парижский дилижанс.

Осталось совсем чуть-чуть; рядом с ним трясется на сиденье некая англичанка, постоянно живущая в Париже. Философ вытаскивает записную книжку и принимается за свое: за вопросы.

Она говорит на двух языках, но какой ей ближе?

— Английский для рта и французский для ушей, — отвечает англичанка.

Философ кивает благодарно, записывает ответ.

— Послушайте, мсье, сэр, — англичанка действительно в совершенстве владеет обоими языками, — ради бога извините меня, не сочтите нескромной, но ваша рука лежит на моем колене.

И вот, вот они: новые черные стены и новые высокие ворота, обозначающие границы все разрастающегося современного города — Парижа. И тут стройка: новая площадь у реки, превосходно отреставрированный Пале-Рояль, очаровательный и тоже новый мост Нейи. На Монпарнасе возвышается новое творение Суффло, его римский Пантеон; работа над куполом только начинается. Восемнадцать месяцев назад он последний раз видел Париж; почти год назад въехал в ворота Санкт-Петербурга. Снова октябрь, и в милом его сердцу Париже погода по-осеннему мягка, и пожелтевшие листья платанов, как шаль, накрывают ярко накрашенных женщин, шествующих к Опере мимо бесстыдно-нового Пале-Рояля. Подъехали прямо к дому на улице Таранн. Отсюда началось его путешествие. Потрепанный, постаревший, еще более чудной, чем раньше, выбирается он из кареты. Форейторы выгружают багаж, тяжелый из-за множества книг и бумаг. А он оглядывается по сторонам.

Дорогая Зануда тут как тут: в домашнем чепце на густых седых волосах стоит она у двери подъезда в выжидательной позе, скрестив на груди руки.

— Мсье… — начинает она.

— Все в порядке, — отвечает он, — будь так добра, займись вещами. Пересчитай платки, проверь носки. Спорим, что я не потерял ни одного.

— Посмотрим, посмотрим, — бормочет она. — Итак, мсье, значит, вы вернулись домой.

Да, он вернулся. Пока тушится на плите мясо, он распаковывает трофеи: подарок митрополита — Библия в переплете, унизанном драгоценными камнями (очень ценная вещь); минералы из Сибири; медвежья шуба, чашка и блюдце императрицы (их касались ее губы). И шестьдесят шесть толстеньких записных книжек, где все его заметки, касающиеся совершенствования Российской империи (кстати, в министерстве никто не выказал особого интереса к планам кавказских крепостей, которые он с таким риском провез через всю Европу).

Вскоре наступит зима: это я вам обещаю — даже здесь, в Париже, бывает зима. Он с облегчением облачается в старый грязный халат и возвращается к привычной работе в окружении одетых в кожу надежных друзей — любимых книг. И он ждет. Но ничего или ничего из того, что он ждет, не приходит из Северной имперской столицы. Говорят, он сильно сдал, стал слабым и суетливым. Наверное, это путешествие так утомило его. Он и сам чувствует это, он пишет Гримму:

«Что до меня, самый тяжелый багаж я отправил вперед. Зубы у меня качаются, глаза с наступлением сумерек не видят ничего, ноги обленились и отказываются ходить без палочки. Я не различаю времени и постоянно путаю часы, дни, недели, месяцы и годы. Но я все тот же болтун и по-прежнему готов всем и каждому навязывать свои безобидные убеждения и верования. И, хотя мои ноги подкашиваются, зрение слабеет, а согбенная спина делает меня похожим на черепаху, волшебный жезл по-прежнему послушен мне. Все в порядке, мой друг, все хорошо».

35 (наши дни)

Белые и синие паромы движутся нам навстречу, величественно проплывая между островами архипелага. Огромные монстры со стальными челюстями, поглощающими автомобили, плавучие гробы, вновь заполонившие прибрежный фарватер, направляясь в открытое море. Они поравнялись с нами, их сирены величественно гудят над горбатыми гранитными островками: «Сибелиус» и «Калевала», «Балтийский клипер» и громадная «Эстония». Они совсем близко, мы видим, что их бары уже открыты и полны народу, в магазинах дьюти-фри толпятся покупатели, а на корму и на зеленую солнечную палубу выходят пассажиры и, щурясь, с любопытством разглядывают сонмище островов. А мы идем совсем в другую сторону, во внутренние воды; мы не покидаем порт, а входим в него, пробираясь по сложным и неудобным проходам в архипелаге, где скалы порой торчат так близко к фарватеру, что почти касаются наших бортов. Мы берем курс на акваторию Стокгольма, к его россыпи островов; город уже виднеется на горизонте как большое дымное пятно.

Алое солнце клонится к закату, и на «Владимире Ильиче» уже все закрывается. На верхней палубе матросы снимают подушки с шезлонгов и моют борта. Под нами пьяницы допивают свои последние порции, дельцы заключают последние сделки, игроки в последний раз пытают счастья в казино. В косметическом салоне смывают последние грязевые маски. Последние покупатели отовариваются в дьюти-фри, где трудится бедная Татьяна из Новгорода, начисто позабытая своим чокнутым профессором, чье лицо было так заметно всей команде, пока не растворилось в песке у кромки волн. Что же до нашего просвещенного конференц-зала, то он уже давно закрыт на замок. То же самое можно сказать о проекте «Дидро», который завершил свою программу. На обратном пути было зачитано несколько докладов: Мандерса (о роли Дидро в балтийской культурной политике), Агнес (о том, что мог бы сказать Дидро о профсоюзах), Бу (о Дидро и искусственном интеллекте) и, наконец, Ларса Пирсона, который пытался объяснить нам парадокс Дидро. Все это были тяжеловесные и солидные исследования, которые нет смысла здесь пересказывать. Да, книга выйдет превосходной. Грант мы получим. Все будут счастливы. Произнесены прощальные речи, съеден прощальный обед, выпиты прощальные бокалы. На этот год (если не навсегда) проект «Дидро» завершен.

143